Раздел 2.1.
Особенности сосуществования этнического и национального сознания в феодальной
Европе.
Этническое самосознание в нашей части Европы ХV-XVII вв. сформировалось на
основе осознания своеобразия собственной территории, языка, религии и права.
Ранее, в средневековье, понятие этничности (“Gens”), как убедительно доказывает
австрийский историк Э. Брукмюллер [110, 33], в основном имело значение родства
по отцовской линии (лат. Gentes буквально означает “род”). Понятие “нации”
означало происхождение людей (“natione”): понятия “natione liber” и “natione
servus” использовались для обозначения свободных граждан и рабов. Еще ранее, во
времена существования Римской империи, этим словом обозначались также
варварские народности (с оттенком презрения). Понятие “народ” в социальном
измерении распадалось на две составные части – собственно “народ”, чернь, и
аристократию, которая противопоставляла себя “черни”.
И все же “нация” -- это не извечная общность, хотя зачатки национального
сознания наблюдаются уже в раннем средневековье. Известный польский медиевист
Б. Зентара, говоря про раннефеодальную эпоху, отличает “populus” (“Staatsvolk”,
государствообразующий народ) от “natio” (народ с общим этническим
происхождением, традициями и т.д.) [153, 11-20]. В те времена сознания своей
национальной особенности как такового еще не существует, скорее стоит говорить
о реминисценциях элементарного этнического сознания (осознания отличия своего
языка и традиций при конфликтах с чужаками), которые вскоре переросли в
сознание своей принадлежности к определенному государству, как в случае
“шляхетской нацией” в Речи Посполитой Обеих Наций, которая охватывала всё
гербовое дворянство независимо от языка или вероисповедания.
Эти элементы “протонационального сознания” до возникновения массовых
современных национализмов были присущи узким и малочисленным элитам. Кстати,
своему возникновению и распространению современные национализмы обязаны все тем
же элитам, чьи программы культурного преобразования общества в политически
различных обстоятельствах Европы XIX в. имели большое сходство. До XVIII в.
включительно преобладали другие элементы национального единства, не обязательно
те, которые приобрели главенствующее значение в XIX и XX вв. Это единство часто
усиливало единое название нации, возникшее задолго до появления современных
национализмов, и тот или иной опыт собственной государственности,
свидетельствующий о перетекании национального/этнического сознания из одной
формы в другую, а не о полном отличии в Средние века и после Французской
революции. Однако и постоянство национального названия, и опыт “нормальной”
государственности – это, прежде всего, признак “исторических” в гегелевском
смысле наций, а не белорусов или украинцев. Их, с точки зрения национальной
истории, можно назвать дважды неисторическими. Во-первых, потому что у них не
было классической европейской государственности, во-вторых, потому что их
современное национальное название закрепляется только во второй половине XIX
—начале XX в.
Следует отметить, что с тезисом про временную континуальность национального
сознания полемизировал американский славист Э. Кинан. По его мнению, в
феодальных обществах понятие “нация” почти ничего не значило, а социальная
идентификация имела больший вес, нежели национальная идентификация индивида.
Большее, по сравнению с сознанием национальной принадлежности, значение имели и
другие типы “принадлежности” – семейной, профессиональной и т.д. [45, 69]. В
течение последних столетий изменилась не номенклатура показателей, на основе
которых происходит самоидентификация индивида (язык, пол, конфесия, семья,
профессия и т.д.), а относительная важность этих показателей: “этничность стала
для подавляющего большинства граждан из информационного насыщенных обществ
этакой текущей идентичностью...” [45, 69].
Категорию “этничности” нельзя недооценивать при анализе понятия “нация”,
распространенного во времена существования Речи Посполитой. Нацию (natio) Речи
Посполитой составляла польская, русинская и литовская (последняя часто имела
славянское этническое происхождение) шляхта. Этничность (gens) последней не
имела существенного значения для ее национальной идентификации. Мещане и
крестьяне или, в формулировке Б. Зентары, “массы крестьянского населения”, к
такой “домодерной” нации не принадлежали, что, естественно, предусматривало и
отсутствие их самоидентификации как носителей определенной национальности или,
иначе говоря, их национальную дезидентификацию. Этот тезис в общем не
оспаривался советской этнологией, в частности, известный советский этнолог Ю.
Бромлей [16, 137] утверждал, что “этносоциальный организм при феодальном строе
охватывает прежде всего трудовое население и … не включает господствующий класс
феодалов, особенно его верхушку”.
Шляхта в Речи Посполитой составляла “политическую нацию” и владела такими
правами, как личная свобода, монополия на земельную собственность и власть над
крестьянами, свобода выражать и представлять свои интересы при помощи
государственных институтов. Крестьяне ж и мещане считались “подданными” и не
имели статуса полноправных граждан. “Политическая нация” (многочисленная по
европейским меркам шляхта, насчитывающая около 8-10 процентов всего населения)
была сувереном Речи Посполитой. Характерно, что в своем предисловии к третьему
изданию “Литовского Статута” (1588) литовский подканцлер Л. Сапега
непосредственно связывает понятие “польского и литовского народа” с “славными и
благородными панами”: “Мы, господар, знаючы быти повинность нашу, иж есмо тым
паньством, на которых на
- Київ+380960830922