ГЛАВА 2
ПУШКИНСКИЕ ТРАДИЦИИ И ТИПЫ ГЕРОИНЬ В РОМАНАХ И. А. ГОНЧАРОВА И И. С. ТУРГЕНЕВА 1860-х ГОДОВ
Исследователи творчества Гончарова и Тургенева неоднократно указывали на близость центральных женских типов у писателей. На наш взгляд, это типологическое сходство во многом вытекает из того, что героини "Обломова", "Обрыва" и "Рудина", "Дворянского гнезда" или "Накануне" принадлежат к "идеальному" типу, развивающему пушкинские традиции. Эти традиции по-разному воплотились у Гончарова и Тургенева, к ним не сводится все разнообразие женских образов у писателей, но значение пушкинского начала для типа "тургеневской девушки" или Ольги Ильинской и Веры позволяет начать анализ именно с этого типа.
2.1. "Онегинская модель" и ее трансформация в романах И. А. Гончарова "Обломов" и "Обрыв"
С. Г. Бочаров, назвав пушкинский роман в стихах "лабораторией возможных сюжетов" - "сюжетов будущих русских романов", особо выделил "Бесов" Достоевского в плане развития "потенциального онегинского сюжета" и "Обрыв" Гончарова - в плане осуществления предсказанных в "Онегине" ситуаций и мотивов татьянинского сюжета, но "со знаменательными историческими превращениями и трансформациями". Он пишет: "Гончаров сознательно примерял свой роман и его героев к онегинской модели, и прежде всего Веру к Татьяне" [14; 67, 70].
Но ведь и Ольга Ильинская "примеряна" к Татьяне, потому что Пушкин, по убеждению Гончарова, "дал нам вечные образцы" женских типов - "характер положительный" (Ольга) и "характер идеальный" (Татьяна), по сравнению с которыми последующая литература ничего нового "не изобрела" [27, 112]. Разграничение этих типов у Гончарова не несет оценочного смысла, в связи с чем нам представляются сомнительными попытки ряда современных исследователей противопоставить в качестве положительного антипода Ольге - вдову Пшеницыну [83, 193] или гордой Вере - Веру смирившуюся и покорную [70, 8-9; 97, 75; 130, 203-207]. Хотя "диалогический конфликт" [84, 249] уже не характерен для "Обломова" и "Обрыва", ряду его признаков очень точно соответствует положение в романах "идеального" и "положительного" женских типов: привлекательное и ограниченное не распределено между ними, а присутствует в каждом; эти типы соотнесены не друг с другом, а со временем ("эпохой"), с одной стороны, и с идеалом любви (вечной ценностью), с другой.
Соприродность характеров Веры и Ольги Ильинской и типологическая близость ряда ситуаций и мотивов в их "сюжетах" позволяют говорить о модификациях "онегинской модели" в обоих романах.
Признаком "идеального" женского типа (и исходным основанием "онегинской модели") является "инстинкт самосознания, самодеятельности", который проявляется во внутренней отчужденности от общепринятого или традиционного. Если над Ольгой "не тяготеют <...> многочисленной опекой авторитеты семи нянек, бабушек, теток, с преданиями рода, фамилии, сословия, устаревших нравов, обычаев, сентенций" [24, 457], то Вера последовательно и настойчиво отвергает такую "опеку", отстаивая свою свободу даже отдельным обитанием в "старом" доме. О Вере можно повторить слова, сказанные автором об Ольге: "Она идет почти одна своей дорогой" [24, 457].
Важнейшим событием (и испытанием) на этой "дороге" является любовь. Избранником героинь может стать лишь самобытная личность, не похожая на окружающих и несколько загадочная, способная занять не только сердце, но и душу, и ум. При радикальном различии типов Обломов и Марк Волохов отвечают этим признакам, как отвечал им Онегин. Полюбив, "характеры идеальные" полно, хотя не безрассудно, отдаются своему чувству, всегда большему, чем только страсть, но получают "урок", в разной степени драматичный, однако всегда изменяющий их жизнь и самосознание.
Модификации этой, так сказать, первой части "онегинской модели" отчетливо просматриваются в "Обломове" и "Обрыве", позволяя выявить "исторические превращения и трансформации" и в самой "модели", и в "идеальном" женском типе.
Для Ольги, как и для пушкинской Татьяны, любовь представляется ниспосланной свыше: "Мне как будто Бог послал ее... и велел любить" [24, 247]. Но "велел любить" добавляет существенно новый акцент в, казалось бы, татьянинское ощущение любви - акцент высшего долженствования. Он видоизменяет звучание и вполне романтичного приравнивания любви к жизни: "Для меня любовь эта - все равно что... жизнь, а жизнь... Жизнь - долг, обязанность, следовательно, любовь - тоже долг..." [24, 247].
Формула "любви - жизни - долга" реализуется стремлением Ольги своей любовью спасти Обломова, вернуть его к деятельной жизни: "У ней, в умненькой, хорошенькой головке, развился уже подробный план <...> Он не задремлет у нее, она укажет ему цель <...> И все это чудо сделает она, такая робкая, молчаливая <...> которая еще не начала жить! Она - виновница такого превращения! <...> Он будет жить, действовать, благословлять жизнь и ее. Возвратить человека к жизни - сколько славы доктору, когда он спасает безнадежно больного! А спасти нравственно погибающий ум, душу?.. Она даже вздрагивала от гордого, радостного трепета; считала это уроком, назначенным свыше" [24, 208-209].
Как видим, компоненты "онегинской модели" перераспределились: "уроком" стал не поучающе-назидательный ответ героя на любовный порыв героини, а спасающе-исправляющая любовь героини, которая приносит ей не только радость, но и гордое любование собою. Едва ли справедливо считать любовь Ольги чисто "головной", "рассудочной" [83, 193], но о своей роли "путеводной звезды" [24, 236] она, действительно, никогда не забывает. Поэтому развитие отношений с Обломовым сопровождается, с одной стороны, внутренним ощущением своего торжества, радостным и горделивым сознанием силы [24; 205-206, 243, 246], а с другой, - нарастанием активности: гордясь "этим поверженным к ногам ее, ее же силою, человеком", она от сарказмов над его вялым и дряблым существованием переходит к деспотическому проявлению воли" [24, 243].
"В