РАЗДЕЛ 2
АКТУАЛИЗАЦИЯ «ИДЕИ ПРОШЛОГО» КАК ИСТОРИЧЕСКОГО ПОЛЯ
Проблема достижимости прошлого и рода его связи с настоящим является, по мнению
Рюзена, одним из наиболее существенных моментов, который определяет отличие
постмодернистского исторического мышления от модернистского. Он полагает, что
«…генетическая связь между прошлым и настоящим разрушается и отвергается
постмодернистской историографией», которая отвергает концепцию развития и
«…требует вернуть прошлому его собственное достоинство» [111, С.19]. Однако,
все же, история изучает прошлое, эту – по грустной сентенции Вена (Veyne) –
«…бездну, недоступную нашему взгляду» [30, С.72]. Нет сомнения в том, что
всякая «история» как-то относится к «прошлому». Но тщетность усилий по созданию
интегральной парадигмы изучения прошлого, предпринятых метафизикой истории,
влекут за собой и сомнения в характере этого отношения, и пересмотр статуса
обоих членов этого отношения. Неопределенность кроется уже в определении
последних: три значения «истории» – знание, текст и реальность – как показывают
Савельева и Полетаев, взаимосвязаны, и связующим звеном является «текст» [112,
С.13]. И если, как мы только что сказали, генетическая связь прошлого и
настоящего, в котором создается история, изучающая прошлое, разрушена, то
прошлое не служит необходимой причиной истории. Как свидетельствует О.
Гавришина, для всякой философии истории, которая считает центральным не понятие
«прошлое», а понятие «текст историка», их традиционное причинное отношение
переворачивается. «Понятие «прошлое» при этом не исключается совершенно, но оно
оказывается следствием текста историка, а не его причиной» [35, С.331].
В связи с кардинальным предложением Х. Уайта (White) рассматривать прошлое как
текст, сложилась ситуация, в которой отношения «прошлого» и «истории» можно
свести исключительно к операциям внутри текста. Текст, повествующий о прошлом,
становится единственной реальностью, с которой приходится иметь дело
исследователю, в то время как гипотетическое «прошлое само по себе» в тексте не
представляется. Парадоксальность ситуации заключается в том, что история – как
дисциплина, которая должна обеспечивать возможность свидеться с самим прошлым
«как оно было» – вынуждена мириться с отсутствием мира прошлого как своего
предмета. Или, точнее, она сталкивается с множественностью своего предмета,
вынуждающей конструировать его единства как образы, чтобы потом делать
какие-либо заключения о прошлом по его образу и подобию. Историку приходится
довольствоваться теми образами прошлого, которые он может образовать по
остаткам, следам того прошлого, которое более не доступно. В этом смысле он
изучает не искомую прошлую реальность, а настоящую реальность, представленную
преимущественно в текстовом формате.
Тем не менее, понятие прошлого остается используемым и регулятивным в
исторических исследованиях; оно в каком-то виде обязательно фигурирует в них.
Более того, каждая история претендует на объяснения прошлого, хотя
проблематическим остается сам механизм касания историческим текстом – не
наличного прошлого самого по себе. Во главу угла выдвигается также вопрос о
том, с каким именно прошлым и в какого рода «отношения» вступает история. Ведь
если она изучает прошлое, которое само по себе недоступно, и реальность
которого достигается за счет эффекта, создаваемого историческими текстами, то в
таком случае – резюмирует Кукарцева – «получается, что нет реальности, лежащей
вне текста, и прошлое есть только наша идея» [68, С.35].
Анкерсмит – как представитель нарративного идеализма – ставит подобный вопрос
в связи с анализом основных идей, изложенных Уайтом в «Метаистории…». Он
констатирует, что в своей теории, ознаменовавшей начало «лингвистического
переворота» в философии истории, Уайт «…просто… не обсуждает проблему того, как
исторический текст касается прошлого», а потому его теория «…не дает никакого
ответа на вопрос о том, как лучше всего объяснить прошлое» [2, С.11].
Озабоченность Анкерсмита понятна – предложенная модель структуралистской сетки,
в пределах которой возможно существование исторических текстов не решает
эпистемологических проблем отношения между историческим текстом и собственно
прошлым. Заявляя о своем интересе к способам, «…какими историки конституировали
прошлое как возможный объект (курсив наш – М.Ш.) научного исследования или
герменевтической нагрузки…» [124, С.11], Уайт ведет исследование в текстуальной
области, оперируя понятием прошлого, но не проясняя его.
Аналогичные претензии в связи с понятием прошлого, – но как представитель
нарративного реализма – предъявляет к автору «Метаистории…» и Трубина. Она не
без основания замечает, что Уайт предпочитает развивать свои идеи в рамках
исследуемого им исторического поля, которое «…становится чем-то определенным,
например, тем, что действительно происходило», при этом «…тщательно обходя
вопрос о природе исторической реальности» [122, С.502]. Историческое поле –
признает сам Уайт – как некая действительность, с которой ведет работу историк,
становится таковой, конституируясь в сложном процессе, лишь финальная стадия
которого включает в себя выбор и применение тропа. Уайт обходит стороной вопрос
об элементах исторического поля, предварительных стадиях его конституирования и
об особенностях его конституции, но делает упор на применяемом доминантном
тропе, «…в котором этот конституирующий акт доводится до конца» [124, С.495].
Таким образом, вопрос о том, что служит необходимым условием возможности
совершения конституирующих историческое поле актов остается открытым и в
тропологическом, и в структуралистском аспекте.
Пытаяс
- Київ+380960830922