РАЗДЕЛ 2.
МИФООБРАЗУЮЩИЕ ФАКТОРЫ БРИТАНСКОГО ВОЕННОГО ДИСКУРСА КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ 1853 – 1856
ГОДОВ
2.1. Актуализация мифопоэтической традиции Британских островов в литературе
Великобритании середины XIX века
Крымская война 1853 – 1856 годов явилась пусковым механизмом, который
актуализировал архетипический комплекс, находящийся в Британии в бездействии в
течение 40 лет, со времени битвы при Ватерлоо. В исторически воинственной
стране выросло целое поколение людей, не знавших войны, поколение «не воинов»,
обладавшее лишь гипотетической способностью сражаться. Ушел из жизни великий
полководец герцог Веллингтон, а генералы, прославившиеся в сражениях с
Наполеоном, успели состариться [133, 71 –72]. Общество чрезвычайно нуждалось в
поддержании жизненного тонуса, чувства превосходства и уверенности в своих
силах за счет возвышения «своего» над «чужим» и консолидации общности.
Необходим был «враг», который помог бы доказать собственное превосходство –
военное, нравственное, эстетическое. Нация нуждалась в таком враге, и он у нее
уже давно был, правда, его образ несколько поколебала победа над Наполеоном.
Поэтому военные действия середины XIX века явились катализатором языкового
выражения различных стереотипов и предрассудков, сформировавшихся в Британии за
все время существования российско-британских отношений (начиная с 1553 года –
первого официального визита ко двору Ивана Грозного). Убежденность британцев в
своей моральной правоте, чувство опасности, которое уже давно вызывала Россия,
и перманентно ожидаемое нашествие русских – все это наполнило модель правремени
конкретным содержанием. Так называемые мифы Балаклавы [349, 242], как новые
литературные вариации мифа, создавались не на пустом месте и были реализованы с
учетом сочетания целого ряда мифообразующих факторов. Не последнюю роль в этом
сыграла мифопоэтическая традиция Британских островов.
По мнению К. Королева, мифология Британских островов является одним из четырех
мифогеографических локусов, который в совокупности с классической мифологией
Средиземноморья, германо-скандинавской мифологией севера Европы и славянской
мифологией фиксирует мифологический ландшафт Европы. Этот локус явился своего
рода «плавильным тиглем», в котором смешались воедино мифологические традиции
кельтов и германцев, эпические мотивы бриттов, саксов, галлов и
франко-норманнов, фольклорные сюжеты англичан, шотландцев, валлийцев и
ирландцев [63, 7].
На мифологической карте Европы Британия издревле занимала особое положение.
Главной причиной этого особого положения стал ее географический статус. В
символике мифопоэтической традиции остров – образ иного, потустороннего мира, с
которым связаны все представления о чудесном, волшебном, магическом. По словам
А. и Б. Рисов, именно так воспринимали Британию континентальные галлы: «Иной
Мир всегда расположен за текущей водой. Для кельтов Галлии это, по-видимому,
была Британия» [110, 14]. Средневековый хронист Гальфрид Монмутский в поэме
«Жизнь Мерлина» указывает на превосходство и неповторимость Британии:
Бог средь своих зыбей распростер обширные земли,
В коих люди живут, плодородье их обнаружив
По изобилию трав, которые почва рождает.
Первой из оных земель и лучшей Британию числят,
В щедрости вящей своей она все, что ни есть, производит<…>
Остров Плодов, который еще именуют Счастливым,
Назван так, ибо все само собой там родится [63, 8].
Островное положение Британии и соотнесенность через него с потусторонним миром
превратили остров в «сакральный центр» европейского Северо-Запада, этакий
мифопоэтический прообраз метрополии той самой империи, над которой никогда не
заходит солнце.
Как и подобало сакральному центру, мифологическая Британия притянула к себе и
впитала все мифопоэтические традиции ступавших на ее землю народов: и
романтическую мифологию островных кельтов, и куда более «приземленную» и
жестокую мифологию кельтов континентальных, и героическую мифологию германцев и
скандинавов, и даже «имперскую» мифологию римлян и мистическую идеологию
христианства. А, впитав, породила уникальный сплав – мифологию Британских
островов, в которой христианский святой, дядя Иисуса, Иосиф Аримафейский
оказался первым хранителем Священного Грааля, имеющего явно кельтское
«происхождение», а скандинавский бог-кузнец Велунд преобразился в покровителя
путников «угодника» Вейленда (само имя которого Wayland – «путь земли», «путь
по земле» – соотносилось с понятием пути). Рогатый бог континентальных кельтов
Цернунн трансформировался в Старого Ника, то есть дьявола, римские лары и
пенаты – хранители домашнего очага – уступили место брауни и хобгоблинам, а
доблестные Племена богини островных кельтов Дану с течением лет обернулись
проказливыми фейри. И наконец, некий бриттский «военачальник Артур» под
несомненным германо-скандинавским влиянием превратился в образец рыцаря,
идеального правителя идеального королевства, а удачливый разбойник,
промышлявший в окрестностях Ноттингема, стал «принцем воров» Робин Гудом [63,
9].
Представление о Британии как о сакральной точке мирового пространства (ср.
позднейший вариант этого представления: «империя, над которой никогда не
заходит солнце» – территории от Канады до Китая времен Крымской войны 1853–1856
гг.) творилось английскими средневековыми хронистами. Заметим, что история в
толковании средневековых хронистов значительно отличается от истории в ее
современном понимании: и для Беды Достопочтенного, и для Вильяма
Мальмсберийского, и для Гальфрида Монмутского история была «священной
историей», то есть изложением реальных событий в мифологическом и религиозном
контекстах.
- Київ+380960830922