РАЗДЕЛ II. МИФОЛОГИЧЕСКИЕ, РЕЛИГИОЗНЫЕ И ФИЛОСОФСКИЕ ИСТОКИ ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ
2.1. Мифологические истоки и эсхатологические архетипы
Отражение идеи Конца света в мифологическом мировоззрении основывается на чувственно данных, непосредственно переживаемых индивидом событиях. Первым эмпирическим источником представлений древних народов о Конце света следует считать факт индивидуальной смерти человека. Эмоционально переживаемый соплеменниками, он пугал своей необратимостью и неизвестностью, вселяя ужас в силу своего резкого выхода за пределы повседневной жизни и вообще - за пределы.
Наблюдения за смертью стимулировали размышления первобытного человека о конечности существования, о различных мирах, о возможности "перехода" из одного мира в иной. При этом идея Конца света вызревала как логическое продолжение или, выражаясь современным научным языком, как экстраполяция факта смерти с единичного уровня анализа на всеобщий. Данная мыслительная процедура носила нетипичный для первобытного мышления рациональный характер с элементами прогнозирования будущего, а потому с трудом усваивалась древними людьми. Даже наши современники испытывают сложности в оперировании категорией "небытие", что же говорить о древних? У них небытие - как индивидуальное, так и всеобщее - было вынесено за скобки жизненного опыта, превратившись в неисчерпаемый источник фантазий и подсознательных страхов.
По этому поводу А.Н. Чанышев в своем "Трактате о небытии" писал: "...элеаты поставили точку над "і", целиком и полностью отвергнув небытие, абсолютизировав и обожествив бытие. Пантеизм Ксенофана не случаен, он вполне в духе самой философии, ищущей абсолютное и вечное бытие. Атомисты, правда, восстановили небытие, но они подменили субстанцию модусом. Платон придавил небытие могильной плитой вымышленного им вневременного мира. Аристотель надел на небытие маску потенциального. Христианская философия стала трактовать бытие как силу, творящую из небытия весь мир... В течение двадцати пяти веков философы, взявшись за руки, водили хоровод вокруг небытия, стараясь заклясть его... Не только страх перед небытием, но и трудности с его пониманием, заставляют человека творить "культуру бытия" [257, с. 159-160]".
Именно страх смерти, усиленный естественным инстинктом самосохранения, занимал (и занимает) ведущее место в иерархии страхов. Каждый человек, появляясь на свет, обязательно сталкивается с первым своим страхом - страхом рождения. Об этом, пожалуй, одним из первых высказался С. Кьеркегор - "страх смерти, соответствующий страху рождения [110, с. 187]". З. Фрейд процесс рождения назвал возможной предпосылкой жизненной тревоги и считал, что "у человека и у родственных ему животных при акте рождения возникают характерные черты выявления аффекта страха как первого индивидуального переживания этого аффекта [237, с. 249]". Это страх перед разделением, и потому "страх как символ разлуки, повторяется впоследствии при каждой разлуке [237, с. 283]". Необратимость разлуки выражается в смерти и в страхе перед ней.
Осмелимся утверждать, что все виды страха производны от страха смерти. Как отмечает О.С. Туренко в монографии "Страх", "чувственно-эмоциональное осознание первобытным коллективом категории смерти, которая отличается абстрактностью и противоречивостью воображения, как будто находится между страхом перед процессом умирания родственника и трупом умершего с его физиологическими аномалиями. Восприятие смерти через чувство "первичного страха" (Кайзерлинг) осознавалась как обреченность конечности - Космической Силы (Манна), Судьбы, которые не имеют своего объяснения и рационального объекта. Страх в это время выступает в своем наибольшем наполнении, поскольку смерть "открыто" связывает человека с Ничто и снимает все пространственно-временные ограничения человека [219, с. 113]". Такое осознание обреченности, по мнению О. Шпенглера, делает человека человеком. Именно во время размышления о смерти берет свое начало высшее мышление, которое "прежде всего, есть размышление о смерти [265, с. 328]".
Разумеется, страхи по поводу гибели всего сущего еще не есть эсхатология в строгом смысле слова. Но предсказания Конца света, всеобщего перехода в небытие являются одной из важнейших составляющих эсхатологического учения. Поэтому примитивные формы прогнозирования и рефлексии по поводу будущего человечества в первобытном обществе можно смело отнести к числу мировоззренческих источников эсхатологического сознания. Его психологической составляющей выступает страх смерти.
Другим, не менее важным источником будущей эсхатологии, также сформировавшемся в глубокой древности, был катастрофизм сознания.
Умозаключение, сделанное древними о том, что мир может умереть точно так же, как умирает отдельный человек, подпитывалось знанием об исчезновении целых семей, родов, племенных союзов в силу самых разнообразных причин: войн, эпидемий, природных катаклизмов. Практически каждая древняя общность имела в своей истории трагические периоды, грозившие завершиться гибелью. Эти периоды оседали в памяти поколений в виде устных преданий о катастрофах локального и глобального масштаба, пережитых племенем и его соседями.
Помимо стихийных бедствий, угроза уничтожения древней общности исходила от внешних агрессий и междоусобных распрей, которые нашли свое наиболее полное отражение в героических эпосах и сказочном фольклоре. А разрушительное действие природных сил в большей степени получило оформление в мифах о катастрофах: великих пожарах, землетрясениях и потопах.
Особенности мифологического мышления таковы, что человек способен воспринимать природные катаклизмы как личностно значимые события вследствие одушевления мира. Как справедливо замечает К. Леви-Стросс: "Цель и содержание мифа состоит в том, чтоб предложить логическую модель разрешения противоречия повседневной жизни [117, с. 245]". Вплетение реальных событий в ткань мифологических воззрений расширяет понимание крупных потрясений от представления о прои