Ви є тут

Русское надгробие XVIII - первой половины XIX века: идея жизни и смерти в пластическом воплощении и эпитафии

Автор: 
Акимов Павел Александрович
Тип роботи: 
идея жизни и смерти в пластическом воплощении и э
Рік: 
2008
Артикул:
172135
179 грн
Додати в кошик

Вміст

ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ 2
Глава 1 НАДГРОБИЯ И ЭПИТАФИИ ЭПОХИ БАРОККО 10
Глава 2 НАДГРОБИЯ И ЭПИТАФИИ ЭПОХИ КЛАССИЦИЗМА 34 Г лава 3 НАДГРОБИЯ И ЭПИТАФИИ ЭПОХИ РОМАНТИЗМА 96
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 170
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1 174
ВВЕДЕНИИ
Русские надгробия эпохи барокко, классицизма и романтизма неоднократно становились предметами исследования в отечественной науке об искусстве. Уже в первом обзоре русской скульптуры, составленном H.H. Врангелем, надгробной скульптуре было уделено значительное внимание(1). Даже из последовательного описания памятников стало ясным огромное значение данного жанра в развитии русской скульптуры. Начало его специальному исследованию положил очерк Ю. Шамурина «Московские кладбища», написанный для издания «Москва в ее прошлом и настоящем»(2). В отличие от последовавших работ, в которых памятники изобразительного искусства будут рассматриваться отдельно от общего контекста культуры, автор описывал кладбища как цельный социально-культурный феномен. Он поставил своей задачей охарактеризовать мировоззрение сменявших друг друга культурных эпох и общую художественно-эмоциональную атмосферу кладбищ. Этот комплексный в основе подход оказался весьма продуктивным. В целом очерк оказался удачен именно как первый предварительный набросок, могущий служить основанием для дальнейшего, более углубленного исследования. Сам метод автора имел скорее эссеистический, чем строго научный характер, соответствуя популярному характеру издания. В очерке был охарактеризован только московский материал (что приблизительно соответствует половине всех скульптурных надгробий России вообще), что недостаточно для корректной оценки данного жанра и творческих индивидуальностей многих мастеров.
Общее представление Шамурина о русском искусстве XVI11 века основано на мирискуснических представлениях об этом столетии как об эпохе блестящей внешности, скрывавшей совершенно иное содержание, о внутреннем разладе в искусстве самой эпохи, в которой не делается различий между барокко и классицизмом. Отсюда такие высказывания, как «бессодержательная красивость» надгробий барокко, «западноевропейская внешность и русская душа», «старая мысль и новые
2
месяцев и дней жизни. Хотя забота о поминовении сохраняется, к ней прибавляется стремление призвать молиться за себя прохожего, предполагаемого читателя: «Молю за мя грешную поклон Богу дати Адского мучения да буду избавлена И да не устрашит мя вечная геенна.»(7)
Такой молитвы в предшествующее время не предполагалось, так же, как и молящегося читателя. Краткую надпись на древнерусском надгробии адресовали^ только священнику и родственникам. Покойный был в первую очередь «раб Божий такой-то», после чего можно было назвать его общественное положение. Он лишь один из рабов Божьих, которые должны предстать перед его судом. Уступка фамильной чести - в самом конце надписи, это именно тот титул, который по традиции включался в поминовение. Эпитафия Нового времени, напротив, рассчитана на свое прочтение посторонним и образ воображаемого читателя, которому она адресуется, должен присутствовать в надписи. Надпись па надгробии впервые становится произведением литературы, приобретая элементы художественности. Умерший превращается в объект внимания для другого человека, уроку жизни его можно посвятить литературное произведение. Разумеется, для этого нужно было иметь определенную претензию и материальные средства и потому некоторые люди в силу своего общественного положения имеют на это больше права, чем остальные.
Как мы уже сказали, одна из вновь обретенных задач эпитафии - подведение итога человеческой жизни. Страстное желание посмертной славы, стремление ее обеспечить и увековечить — отличительная черта надгробных надписей барокко, резко отличающая их от средневековья. Более того, неписаный этикет жанра предполагал ожидание славы для всех представителей высшего общества уже. в силу достижения ими^высших_чинов. В надгробиях остальных членов общества требование почестей осознается как неуместное. Напротив, для вельмож и генералов сомневаться в этом было едва ли не неприлично. Со стороны заказчиков надписи, а
16
ими должны были являться родственники умершего, такое желание более чем естественно. Отблеск этой славы'падал на их собственный род и герб, а следовательно, и на них самих. Надгробие стало памятником фамильной чести. «Но не одна знатная порода его прославляет, понеже и сам он породу и всю фамилию свою прославил своим достоинством, заслугами и отменными преимущсствами»(8). Искание земной славы ставится в один ряд с достижением загробного блаженства: «Поучайся, чтобы память жизни твоей осталась бессмертна и душа бы твоя пришла к вечному блаженному преупокоению».
Для представителей высшего дворянства слава превращается в цель жизни сама по себе, будучи точной мерой общественной полезности. Выходцы из знатных родов должны были соответствовать некоторым требованиям, вытекавшим из их происхождения и положения, благородство являлось их врожденной природой. «Есть же се, но не дивно, даде бо природа
Да имут кавалеров из своего рода.»(9) - говориться в эпитафии капитана флота Василия Шереметева.
Такова притягательность земной славы, которая представляется весьма осязаемо и даже овеществляется в материальных вещах: «Храбрость его являют неустрашиму провинции в Свеции плененные и самоя над тою славная победа...»(10). И потому прославляющая триумфальная символика составляет са-мую суть надгробия барокксЦНальма одновременно символ победы духовной, ибо смерть есть триумф христианина, но одновременно обозначающий к вполне мирскую славу:
\ «Лавром, пальмою бессмертный славы Увеича его Царь всея державы.»(11)
Памятник сам по себе становится овеществленной памятью, материальным^ носителем,чна который возлагается задача закрепления земной славы:
«Для того ставятся на іробах приметы
Дабы память была в вечные леты.»( 12) ^
17