Глава ІІ. Образы первоэлементов Бытия
в художественно-мифопоэтической
речевой картине мира Николая Гумилева
В ряду вопросов, связанных с творчеством Николая Гумилева, поэтика и образная
система автора занимают особое место. Сам поэт неоднократно обращался к
осмыслению понятия «художественный образ» в своих многочисленных критических
очерках и теоретических работах. Так, в противоположность символистской теории,
согласно которой «символ есть художественный образ, соединяющий этот мир с тем,
познаваемое явление – с непознаваемой сущностью» (Д. С. Мережковский), Гумилев
отстаивает идею “самоценного образа”: “Как бы ни было сильно переживание,
глубока мысль, они не могут стать материалом поэтического творения, пока не
облеклись в живую и осязательную плоть самоценного и дееспособного образа”
(цит. по [Грякалова 1994, 114]). Принцип “развития образа” в соответствии с
важнейшим акмеистским требованием “равновесия” частей произведения предполагает
принятие поэтического слова во всем его объеме – музыкальном, живописном,
идейном, в результате чего произведение предстает как “микрокосм”. Провозглашая
«самоценность каждого явления», акмеисты в качестве центральной категории своей
программы выдвигают понятие автономии. Лозунг автономии – это, с одной стороны,
отказ от философских основ поэзии символистов, а с другой – иной подход к
творчеству. Образцом для поэзии становится архитектура, совмещающая
трехмерность и творческое начало. Следовательно, поэт – это зодчий (символ,
пришедший в акмеизм из масонства), конструктор, соединивший творческую
индивидуальность с профессиональным мастерством; он – специалист по искусству
«словостроительства» (ср. поэтическое определение Н. Гумилева: “Я – угрюмый и
упрямый зодчий Храма, восстающего во мгле...” [Гумилев Николай 1989, 325]).
Одно из самых действенных (и вместе с тем естественных) преобразований акмеизма
заключалось в том, что одни и те же элементы текста приобрели способность
одновременно передавать целый набор смыслов различных уровней. Для этого
необходимо релятивизировать слово, привести в динамическое состояние все
мыслимые и подразумеваемые его компоненты (и, если возможно, увеличить их
число). Вполне закономерно, что слово, прикрепленное к вещи, а также символ
мало годились для решения таких задач (ср.: «в символе нет актуальной
направленности смысла; в имени же она есть. Имя всегда откуда-то исходит и
куда-то направляется, в то время как символ просто дается как бытие
статическое» [Лосев 1993, 878]). Скорее, они могли бы быть решены именно словом
– орудийным элементом, меняющимся в процессе поэтической речи, импровизирующим
природу. Пользуясь определением Е. А. Морозова, можно определить задачу
акмеизма как стремление не «полностью отказаться от символа-слова, а
уравновесить “мистическое” и “земное” в изначальном слове-символе» (курсив наш.
– О. П.) [Морозов 2002, 14].
Поэт-акмеист и в мифе видит “самодовлеющий образ, имеющий свое имя,
развивающийся при внутреннем соответствии с самим собой”. При такой “образной”
трактовке мифа понятен смысл тезиса Гумилева – “акмеизм ... в сущности и есть
мифотворчество”, то есть закономерное и полное развитие “образа-идеи”, полное
воплощение образа в художественном пространстве поэтического произведения.
Между тем, на сегодняшний день, при немалом количестве работ о творчестве
Н. Гумилева, проблема поэтики образа остается еще не до конца проясненной.
Современный исследователь может отталкиваться от наблюдений Б. Эйхенбаума,
М. Кузмина, А. Белого, М. Тумповской (многие из работ 20-х годов, написанные
этими и другими авторами, помещены в главе ІІІ (“Критика”) сборника
[Н. С. Гумилев: pro et contra 1995]) над «этюдностью» гумилевских образов или
“исканием образов и форм, по своей силе и яркости соответствующих его
мироощущению” (формулировка В. Жирмунского).
В конце ХХ столетия стали появляться значительные работы, включающие в круг
рассматриваемых и вопросы анализа авторской образной структуры. Этапными в этой
связи считаются следующие сборники: “Н. Гумилев и русский Парнас” (СПб., 1992),
“Николай Гумилев: Исследования и материалы. Библиография” (СПб., 1994) и
“Н. С. Гумилев: pro et contra.” (СПб., 1995).
В монографии Ю. С. Лазебника «Модель мира: поэзия» раздел, посвященный
Гумилеву, начинается словами: «Образ …, зафиксированный в модели мира Гумилева,
часто не поддается целостному метамоделированию» [Лазебник 1995, 256],
завершаясь определением авторского моделирования мира как «созидательного
акта», ибо между противоположными полюсами этого мира «устанавливаются
отношения пространственного уравнивания и аксиологического тождества»
[Лазебник 1995, 261].
Среди направлений диссертационных исследований последних лет, посвященных
анализу поэтики гумилевских текстов, можно отметить такие: рассмотрение
мифопоэтического пространства текстов Н. С. Гумилева, а именно центральных
культуронимов географического кода – Ирландии, России, Абиссинии
[Раскина 2000], изучение важнейших культурных концептов в поэтической картине
мира Н. Гумилева, к которым автор работы причисляет пространственные (дом,
трамвай, Африка, Венеция, Петербург) [Лобода 2001], исследование проблемы
символа в художественном мире Н. С. Гумилева и – шире – в акмеистической
практике [Морозов 2002].
Следует подчеркнуть, что отдельные замечания, касающиеся роли первоэлементов в
мире авторской поэтики, можно встретить в современных исследованиях
литературоведческого и лингвосемиотического характера. Среди многочисленных
цитат выделим следующие: «…гумилевская поэзия... влечет к себе
- Київ+380960830922