Раздел 2. Проблема внутренней формы в истории философской мысли
Впервые философское осмысление проблемы внутренней формы было дано в диалоге
Платона «Кратил». Столкнувшись с рядом сложностей при разработке теории идей,
Платон вынужден был искать некие устойчивые образования в человеческом
сознании. В результате этого он обращается к проблеме природы имени, поскольку
именно имя рассматривается им как нечто относительно стабильное и
непосредственно связанное с объективной действительностью. Платон предпринимает
попытку «путём правильного толкования субъективных сторон имени … получить …
реально функционирующие степени проявления объективного мира в человеческом
субъекте» [77, с.830].
Две диаметрально противоположные точки зрения задают в диалоге два крайних
полюса проблемы. Кратил, ученик Гераклита, связывая имя с сущностью вещи, с её
идеей, говорит о существовании правильности имён присущей каждой вещи от
природы [103, с.613]. Его оппонент Гермоген, последователь Протагора, указывая
на отсутствие соответствия между вещью и именем, на их взаимную отчуждённость,
настаивает на том, что «ни одно имя никому не врожденно от природы, оно зависит
от закона и обычая тех, кто привык что-либо так называть» [103, с.614]. Главным
аргументом, при этом, выступает для него факт наличия синонимов, благодаря чему
родственные по значению слова передаются качественно отличными друг от друга
звуковыми формами. Сократ, призванный разрешить спор между Гермогеном и
Кратилом, парирует этот аргумент, указывая на то, что помимо звуковой оболочки
и значения, слово обладает ещё одним важным признаком, а именно образом слова
[103, с.621] который, основываясь на пояснениях Платона, можно было бы назвать
внутренней формой.
Дело в том, что мир идеальных сущностей, согласно Платону, слишком далёк и
недоступен для человека. Его непосредственное познание – удел богов, но никак
не людей [103, с.623]. Человеку, утверждает Платон в этом диалоге, доступно
лишь опосредованное познание высших сущностей, поэтому говорить об абсолютной
тождественности имени вещи самой вещи, при таком раскладе, не приходится.
Следовательно, человек вынужден искать особые подходы к объективной
действительности, выделяя в идеальных сущностях лишь ту или иную сторону,
признак, свойство т.д. Это, в свою очередь, приводит к необходимости тем или
иным образом интерпретировать, истолковывать идеальные сущности, что
благополучно и делается человеком при посредничестве внутренней формы,
фиксирующей, как отмечает современный исследователь В.Г. Варина, «в
содержательной структуре лексических единиц признаки, служащие основанием
номинации» [22, с.234]. При этом имя, являясь полноправным носителем сущности
вещи, выступает своеобразным итогом такой интерпретации, результатом
осмысления, особого «видения» предмета, представленного в нашем сознании в
определённый момент времени. Так, например, имя Зевса есть результат
истолкования Зевса как жизни [103, с.628], а имя Агамемнон – следствие его
интерпретации как человека, удивляющего неизменной отвагой [103, с.627] [5 В
дальнейшем эта продуктивная платоновская идея найдёт своё развитие в идеях В.
фон Гумбольдта, считающего, что именно в этом состоит главная причина
разнообразных наименований для одного и того же предмета. Гумбольдт, в
частности, указывал на то, что в санскрите слона называют, то дважды пьющим, то
двузубым, то одноруким, каждый раз подразумевая один и тот же предмет [47,
с.103]. ].
При этом следует понимать, что именование, по Платону, не есть просто пассивная
репрезентация предмета в человеческом сознании. Именование, как он указывает,
представляет собой сознательное воспроизведение сущности предмета [103, с.660].
Связано это прежде всего с особенностями самой внутренней формы, не являющейся,
подобно родственным ей категориям формы и структуры, неким пассивным,
безличностным началом. Внутренняя форма, согласно Платону, есть, скорее всего,
некая норма, правило интерпретации, основывающееся на творческой активности
познающего субъекта.
Таким образом, мы обозначили наиболее изученный, лингвистический аспект
рассматриваемой нами проблемы. Однако, учитывая лишь данное направление в
исследовании, учёные рискуют пройти мимо ещё одной, не менее важной стороны тех
мыслей, которые мы можем обнаружить у Платона в связи с проблемой внутренней
формы. Остановимся на этом вопросе подробнее.
Как известно, Платон принадлежит к числу тех философов, у которых наблюдается
чёткое разграничение двух принципиально противопоставленных друг другу сфер –
сферы чувственного и сферы умопостигаемого. На первом этапе развития
платоновской философии эти ничем не опосредованные области были представлены в
форме бессмертной души и смертного тела. В диалоге «Федон» Платон говорит об
этом следующим образом: «Божественному, бессмертному, умопостигаемому,
единообразному, неразложимому, постоянному и неизменному самому по себе в
высшей степени подобна наша душа, а человеческому, смертному, постигаемому не
умом, многообразному, разложимому и тленному, непостоянному и несходному с
самим собою подобно – и тоже в высшей степени – наше тело» [105, с.36]. Иными
словами, все, что относится к миру видимого, осязаемого, а тем самым
чувственного, принадлежит, по Платону, изменчивому, неистинному и тленному. К
миру же подлинному относится, в свою очередь, лишь то, что незримо и
бестелесно, т.е. только то, что постижимо умом.
Вполне естественно, что такому разделению двух сфер мира соответствует и
различный статус знания об этих двух мирах. Платон подчёркивает, что всё
связанное с чувств
- Київ+380960830922