РАЗДЕЛ 2
РАЗНОВИДНОСТИ ИНТЕРТЕКСТА В ПЬЕСАХ А.П. ЧЕХОВА
2.1. Шекспировский интертекст
«Чехов и Шекспир» – одна из «вечных» тем чеховедения. М. Смолкин остроумно
заметил: «Шекспир так часто упоминается в рассказах и пьесах Чехова, что его
можно назвать одним из героев Чехова» [185:80]. Исследователь указывал на роль
шекспировских цитат в создании «психологического подтекста» [185:84]. В 1977
году Т.К. Шах-Азизова отметила, что проблема «Чехов и Гамлет» «много раз
затронута, хотя никем ещё специально, в объёме всего чеховского творчества не
освещена». Исследовательница коснулась «малой, но важной части» этой проблемы –
«взаимоотношений Иванова с Гамлетом» [248:237]. О «русском Гамлете» Иванове
писали также М. Смолкин, М.Е. Елизарова [185; 57]. В 1982 году З.С. Паперный
вновь констатировал, что «тема „Чехов и Шекспир” принадлежит к числу белых
пятен литературы о Чехове. Она скорее отмечена, нежели разработана» [159:50].
За прошедшие десятилетия представления о месте Шекспира в творческом сознании
Чехова существенно расширились, хотя, как правило, литературоведы отмечали и
объясняли переклички с Шекспиром в отдельно взятом драматическом произведении,
чаще всего в «Чайке» [36; 234 и др.]. По общему мнению исследователей,
своеобразной доминантой среди многообразия цитат, реминисценций и мотивов,
используемых в творчестве А.П. Чехова в целом и в драматургии в частности,
является трагедия «Гамлет».
Возникновению шекспировского интертекста в драматургии А.П. Чехова способствуют
явные, выделенные в тексте цитаты; упоминание имён героев шекспировских
произведений; ссылки чеховских героев на Шекспира; неявные аллюзии и
реминисценции.
Уже «Безотцовщина» демонстрирует увлечённость Чехова «великой пьесой великого
драматурга» [201:26]. По мнению И.Н. Сухих, «юный Чехов пытается передать,
воспроизвести самые разные стороны шекспировской поэтики». В подтверждение
своей мысли учёный приводит подробный, хотя и не исчерпывающий перечень
шекспировских цитат и мотивов «Безотцовщины», считая, что «именно Шекспир
позволяет отыскать один из главных ключей к пониманию первой чеховской пьесы»
[201:28].
Внимательное прочтение текста позволяет дополнить существующие наблюдения. Как
было неоднократно отмечено исследователями, монологи Платонова («Идти или не
идти?» и т.п.) отражают его нерешительность и колебания и кажутся парафразами
гамлетовских сомнений и размышлений. В начале пьесы Грекова подытоживает общее
мнение о Платонове: «Вам всем кажется, что он на Гамлета похож… Ну и любуйтесь
им!» [1 Ссылки на тексты А.П. Чехова даются с указанием тома (римскими цифрами)
и страницы.] [236:XI:70]. На наш взгляд, в этой связи не менее примечателен
финал пьесы. Именно перед появлением Грековой уже сам герой уподобляет себя
Гамлету, обнаруживая скорее отличие, чем сходство: «Гамлет боялся сновидений… Я
боюсь… жизни! Что будет, если я жить буду? Стыд заест один… (Прикладывает
револьвер к виску.) <…> Ну? Сейчас смерть, значит… <…> Нет сил!! (Кладёт
револьвер на стол.) Жить хочется…» [236:XI:175–176]. В знаменитом гамлетовском
«Быть или не быть» Платонов, как видим, выбирает «быть», следуя, впрочем,
логике шекспировского героя: «Ужасное сознанье робкой думы! // И яркий цвет
могучего решенья // Бледнеет перед мраком размышленья, // И смелость быстрого
порыва гибнет, // И мысль не переходит в дело…» [251:98]. Размышления Гамлета
прерывает вошедшая Офелия, монолог Платонова – Грекова, в первом действии
тяготеющая к роли «невинно оскорблённой Офелии» [201:26], в последнем – готовая
стать спасительницей своего героя. Реплика Платонова с отсылкой к «Гамлету»
будет позднее использована Чеховым в рассказе «Страх» (1892). Герой этого
рассказа Дмитрий Петрович Силин рассказывает другу о своём страхе перед жизнью:
«Наша жизнь и загробный мир одинаково непонятны и страшны. <…> Принц Гамлет не
убивал себя потому, что боялся тех видений, которые, быть может, посетили бы
его смертный сон; этот его знаменитый монолог мне нравится, но, откровенно
говоря, он никогда не трогал меня за душу. <…> Что и говорить, страшны видения,
но страшна и жизнь. Я, голубчик, не понимаю и боюсь жизни…» [236:VIII:130–131].
Хотя страх Силина приобретает более глобальный, практически экзистенциальный
характер, интертекстуальная перекличка очевидна. Платонов открывает ряд
чеховских персонажей, боящихся жизни, – непостижимой и враждебной человеку.
Примечательно, что мотив страха дважды возводится к монологу Гамлета – пожалуй,
первого из персонажей мировой литературы, задумавшегося над проблемами
личностного и всеобщего бытия. Заметим, что в сюжете рассказа «Страх»
обнаруживается инверсия по отношению к «Безотцовщине»: персонаж, сравнивающий
себя с Гамлетом, не обманывает друга с его любимой женой, как Платонов, но сам
оказывается жертвой супружеской измены.
Роль Гамлета примеряет на себя и ещё один герой «Безотцовщины». Серж Войницев
объявляет Платонову о намерении «Гамлета сыграть»: «Завтра же начинаем
декорации писать! Я – Гамлет, Софи – Офелия, ты – Клавдий, Трилецкий – Горацио…
Как я счастлив! <…> Я Гамлет… // И этому злодею, // Стыд женщины, супруги,
матери забыв, // Могла отдаться ты!.. // (Хохочет.) Чем не Гамлет?»
[236:XI:117]. Известный Чехову текст Шекспира (в переводе Н. Полевого) звучит
несколько иначе: «Стыд женщины, супруги, матери забыть... // Когда и старость
падает так страшно, // Что ж юности осталось? Страшно, // За человека страшно
мне!..» [251:135] и «Убийца, // Злодей, раб, шут в короне, вор, // Укравший
жизнь, и братнюю корону // Тихонько утащивший под полой, // Бродяга… <…> // И
злодею ты могла…» [251:135–136]. Войницев использует ключевые слова мон
- Київ+380960830922