раздел 2.2 настоящей работы).
В ряде своих исследований В.И.Шаховский обосновал понятие эмотивной семы или эмосемы - "мельчайшего смысла эмотивности как семантического компонента слова" [244, с. 20]. "Эмотивные семы, - отмечает исследователь, - возникают на базе некоторых логико-предметных, оценочных и экспрессивных компонентов, соотносимых с эмоциями говорящего и представленных в семантике слова" [244, с. 20]. Эмосема представляет собой "совокупность семантического признака "эмотивность" и сменных конкретизаторов ("любовь", "презрение", "уничижение" и др.), список которых открыт и которые варьируют упомянутый семантический признак в разных словах по-разному. (...) Эмотивные семы отображают субъективную (эмоциональную) действительность, которая, однако, для слова является объективной" [244, с. 20]. В качестве дифференцированных статусов эмоционального компонента слова исследователь выделяет эмотивное значение - "самостоятельное выражение типизированного эмоционального состояния [все нецензурные слова, а также слова типа тьфу, ах, ура, увы, ого (...) жуть, кошмарно и т.п.]" и эмотивную коннотацию - "эмоциональное сопровождение логико-предметной номинации [ребенок (о взрослом), осел (о человеке), девчушечка, рифмоплет, жалкий, молодчик, приспешник и т.п.]" [244, с. 21]. Эмотивный (эмоциональный) компонент и нам представляется наиболее существенным - как в структуре коннотации языковой единицы, так и в плане реализации коннотацией функции контекстообразования (на которую, еще в середине 80-х гг.ХХ в. указал Н.Ф.Пелевин в своей работе "Коннотация и контекст" [170]). Однако и остальные компоненты коннотации не могут быть проигнорированы. Так, приводимое В.И.Шаховским в числе примеров существительное девчушечка отмечено очевидной стилистической сниженностью (просторечностью), что абсолютно не мешает восприятию его эмоциональной теплоты и оценочной положительности. Слова рифмоплет, приспешник, при явной негативности эмоционального и оценочного компонентов их значений, можно назвать стилистически акцентированными (архаическими, возвышенными) - в повседневной, стилистически нейтральной речи подобные именования практически не употребляются.
К проблеме адгерентных коннотаций обращается в своей работе Т.А.Космеда [83]. Внимание исследовательницы сосредоточено на определенном типе коннотаций, основанных на фоновом знании говорящего (слушающего) - этноконнотациях. В указанной работе отмечается, что "слова, содержащие в лексическом значении этнокультурную информацию, повышенно экспрессивны при восприятии (...). Экспрессия этноконнотированной языковой единицы повышается за счет ее функционирования в составе фразеологической единицы" [83, с. 59]. С цитированными утверждениями невозможно не согласиться. Отметим лишь, что в материале настоящего исследования этноконнотированные языковые единицы и идиомы практически не встречаются.
Любопытную трактовку коннотации дает современная украинская исследовательница И.Б.Штерн в своеобразном опыте модернизированного словаря лингвистических терминов: "Коннотативное значение - компонент значения, дополняющий денотативное и грамматическое содержание языковой единицы ассоциативно-образным представлением и придающий ей экспрессивную функцию" [312, с. 190]. В этом определении, в целом удачно сочетающем краткость с содержательностью, тем не менее, представляется спорным опущение нескольких существенных, на наш взгляд, моментов. Прежде всего обращает на себя внимание отсутствие указания на семантическую обусловленность ассоциаций (по крайней мере, тех из них, которые не являются сугубо индивидуальными). Кроме того, автор определения забывает о существенной роли говорящего (автора текста) в процессе порождения коннотации - именно его эмоциональный, культурный, социальный опыт и, собственно, уровень владения полисемичностью слова в контексте (иначе говоря - соответствующие аспекты его языковой компетенции) определяют "качество" коннотации, которое затем воспринимается слушающим более или менее адекватно и полно (в зависимости от степени наличия у него перечисленных качеств). Наконец, отсутствие какого бы то ни было упоминания о стилистической составляющей коннотативного значения языковой единицы представляется нам очевидным недочетом рассматриваемого определения.
Интересной и достаточно аргументированной представляется точка зрения М.А.Тульновой [226], рассматривающей социокультурную коннотацию слова в практическом - лексикографическом - приложении. Исследовательница обоснованно указывает на существенную значимость контекстуального окружения в коннотировании языковой единицы как составляющей фразовой (текстовой) семантической целостности, акцентируя внимание на дифференциации ингерентной (узуальной) и адгерентной (контекстуальной) коннотаций слова. [226, с. 85]. В данной работе разграничиваются также представления о явной и скрытой социокультурных коннотациях. "Явная социокультурная коннотация создается вербально за счет контекста, содержащего лексику, принадлежащую к одной из категорий вертикального контекста словаря: реалий, топонимов, антропонимов, других ономастических явлений, ссылок на исторические события, общественные явления и т.д." [226, с. 85].
Интересным представляется также содержащееся в данной работе замечание о порождающей функции контекста при определенных экстралингвистических условиях. "Это связано с тем, что в реальной жизни контекст предшествует тексту (ссылка на работу: [Halliday, 1989])" [226, с. 87]. На наш взгляд, последнее утверждение особенно верно для поэтического текста, созданию которого неизменно и естественно предшествует определенный внеязыковой контекст - оценочно окрашенная ситуация.
В плане сопоставления любопытно изыскание А.В.Григорьева [43], результаты которого свидетельствуют о том, что культурные коннотации существовали уже в старославянских текстах. "Все старославянские заимствования и семантические кальки (в том числе и фразеологизмы), - констатирует исследователь, - являются культурными коннотатив
- Київ+380960830922